Родился в Перми. Окончил дирижерско-хоровое отделение Пермского музыкального училища. Легендарная фигура андеграундной культуры Перми 1980-90-х годов, фольклорист-любитель и исследователь-самоучка знаменного распева.
Цитатник
- Людей подсаживают на легкий успех. Однако легкость и доступность обманчива, они не позволяют сделать что-то серьезное.
- Нужно уметь говорить себе «нет».
- Я преклоняюсь перед красотой природы и кое-где оставшейся рукотворной красотой.
- Меня вдохновляют талантливые люди: имеющие смелость бескомпромиссно работать и никому не прощать равнодушие и непрофессионализм.
- Люди потихоньку учатся разговаривать и слышать друг друга. Что-то меняется вокруг, я чувствую еле пробивающуюся большую общность.
- Стал чувствовать запахи песен. Было ощущение, как будто открыл Трою, неведомую цивилизацию — но это была родная цивилизация. И я в ней — ни в зуб ногой. До сих пор мы плохо понимаем, отчего мы такие, а не другие.
- Звук — это мощнейшая стихия, у него свои законы бытия. Это понимали монахи Древней Руси, поэтому смогли национально преобразить знаменный распев.
Моя история
Мой отец пермяк, и дед был пермяком, но из села Сива. У отца очень музыкальная семья, они все пели в храме, играли на музыкальных инструментах. Мама прекрасно пела, училась в балетной в школе в Москве. Война всё это оборвала, и мамина семья оказалась на Урале в эвакуации.
Всё было решено без меня: я еще грудничком, как рассказывали родители, очень сильно реагировал на музыку, то плакал, то радовался в зависимости от того, что слышал. Думаю на судьбу повлияло одно обстоятельство: у нас был уникальный детский сад, № 148 при заводе Калинина. Здесь работали две удивительные женщины: одна организовала детский оперный театр (к сожалению, имя память не сохранила), а другая — балет на льду (это была Ольга Александровна Черемных). Этот синтез определил многое, связь музыки, пения и движения, театр — это всегда меня волновало.
Помню, еще младшим школьником я шел с тренировки по фигурному катанию и слышу: играют на скрипке. Вокруг лето, я залез на подоконник и стал слушать. И какой-то дяденька говорит из кабинета: «Мальчик, тебе чего?» Отвечаю: «Я тоже хочу!» Он: «Обойди, зайди со входа, я тебя послушаю». Это была музыкальная школа № 3 (а дяденька — Георгий Кириллович Ржанников, преподаватель скрипки), в которую я тут же поступил и в итоге окончил по классу скрипки. Музыкальная жизнь была активной: обучаясь в 7-м классе ДМШ уже у Нины Сергеевны Фишер, играл в оркестре школы и Городском унисоне скрипачей; в институте играл и пел в ВИА «Акцент» у Льва Ширмана, играл в эстрадно-симфоническом оркестре у Ильи Анатольевича Розанова.
После девяти классов школы пошел в музыкальное училище на дирижерско-хоровое отделение к Александре Павловне Роговой, удивительному музыканту и человеку, параллельно занимаясь в театральной студии у Константина Алексеевича Березовского во Дворце пионеров. После окончания училища я поехал в Петрозаводск в консерваторию, но срезался на диктанте. Решил, что музыка для меня теперь закрыта и поступил в Педагогический институт по маминым стопам на учителя начальных классов.
Окончив институт, получил распределение в село Рождественское. Но перед этим с друзьями из Свердловска съездил на гастроли как фотограф (съемка всегда меня увлекала), и то, чем они занимались, и главное как, меня потрясло. А занимались они политпесней, и ансамбль, сначала называвшийся «Солидарность», а потом «Смена», был такого уровня, что каждый раз у меня шли мурашки по коже (то же, видимо, потом и с моими ребятами происходило).
В Рождественском появился ансамбль «Искорки» из местных детей по образу и подобию того, что увидел в Свердловске. (Начиная с этой, все команды получались затем разновозрастными. Это обстоятельство было важной внутренней потребностью.) Через год директора школы А. С. Уточкина перевели в село Усть-Качка, и он позвал меня с собой. Так появился ансамбль «Семейка». Директор освободил меня от работы учителя и дал возможность заниматься только ансамблем, во всем помогая! Через 4 года пришло понимание, что хочу создать профессиональную команду, что мне нужно расти как музыканту. Вернулся обратно в Пермь, поступив в камерный хор к Владиславу Адамовичу Новику.
В городе попытался работать со взрослыми, но понял, что без детей уровень серьезный не сделать. Набрал детей, придя во Дворец пионеров, в котором и проработал более 30 лет. Так появилась «Рабочая песня». Почему «рабочая»? Потому, что по нашему убеждению, песня должна была работать. Как и предыдущие коллективы, «Рабочая песня» занималась прежде всего не музыкой, но поиском смыслов. Коллектив подбирался спонтанно: однажды мой двоюродный брат привел весь свой класс, потом в картинной галерее нас услышали юный Женя Чичерин (легендарный пермский музыкант, лидер группы «Хмели-Сунели». — прим. ред.) с мамой, Татьяной Евгеньевной. Мама привела его и друга Лёшу Савицкого, потом появилась замечательная Наташа Белоусова (будущий бард и писатель), и ком покатился... Это была команда единомышленников, ребята сами нагружали себя работой, хотели становиться лучше и проводили подчас по две репетиции в день. Мы могли петь всё, что хотели, и вначале это была всё та же политпесня, однако со временем основным интересом как ансамбля, так и меня, стал фольклор, причем фольклор северный, своеобразный и бесконечный. Вокруг певческой группы сложилась творческая команда ребят, создающих наши программы: взявшихся за социологические и психологические срезы, журналистские опросы, фоторепортажи, сценарии, световые и слайдовые партитуры и т. д. Отсюда, видимо, и резонанс выступлений (и не только в среде слушателей и зрителей). Духовной и нравственной опорой для нас в то время были Дмитрий Сергеевич Лихачёв и Юрий Михайлович Лотман.
Первый раз попал в экспедицию с Ленинградской консерваторией в 1981 году с Анатолием Михайловичем Мехнецовым. Когда первый раз услышал местный говор на вокзале в Котласе, мне показалось, что эти люди сказки мне сказывают, а не говорят. Тогда мне было трудно сидеть на полевых записях бабушек во время поездок по уникальным Пинеге и Двине, я просто засыпал: эти мелодии казались мне монотонными, занудными. Но потом что-то заснуло, умерло во мне, и уже слово боялся упустить. Буквально земля стала шевелиться под ногами от этой необъятной красоты. В 1991 году мы уже стали «Главой второй»: состав ансамбля сменился, а значит, и его имя. Мы прошли интенсивный курс обучения в Понтедере (Италия) в центре Ежи Гротовского. Далее и по сей день путь был определен этой страницей нашей биографии.
«Тишиной» ансамбль стал с 1997 года или раньше: хотя некоторые люди оставались теми же (я старался давать новые названия для ансамблей — чтобы они помогали сосредоточиться на главном и чтобы коллектив честно заслуживал свой авторитет, не пользуясь достижениями предыдущего состава). Название появилось из детского ощущения, что самое сокровенное может произойти только в состоянии внутренней тишины. (Потом мне рассказали, что Тишина — это одно из имен Бога.) Но было поздно. Замахнулись мы нехило, и, если честно, не тянем это название абсолютно.
Сейчас мы занимаемся знаменным распевом, к которому пришли вполне логически — из северного русского народного пения. Но, наверное, главное, чем мы занимаемся — это наивным поиском себя...
Знаменем я занимаюсь вроде бы уже почти три десятка лет, а всё одно — как будто только начал. Сразу же мы поняли, что эти распевы не так просты, как кажутся. Стали петь по крюкам: восприняли их как старинные ноты, пермские старообрядцы помогли книгами и учебниками. Но уже тогда чувствовалось, что мы ходим по верхам, а глубина и красота этих песнопений от нас ускользают. Потому что еще не понимали: знамя — не музыка.
Потом узнали, что знаменный распев — это не светская дисциплина, а искусство и методика молитвы. Поэтому он не должен фиксироваться нотами, они, ноты, фиксируют только физические величины, высоту и длительность, и ты получаешься предоставленным сам себе во время пения. А в молитве прежде чем открыть рот, ты должен стать иным, переключиться. И крюки, их символизм, тебе в этом помогают: когда поёшь по ним, ощущение, что тебя кто-то за руку взял и ведет по молитве, говорит, что ты должен понять в этом куске. Крюки — это не система записи точных величин, это скорее подсказки на пути пения того, что и так тебе уже давно известно. Что фольклор, что знамя — это устные системы, передававшиеся из уст в уста. И хотя бы частично восстановить эту устную систему передачи, этот способ мышления — сложная и трудная задача.
Музыкальный строй знамени — другой. Великий Иоганн Себастьян Бах помог своим творчеством встать на ноги темперированному строю в музыке, где самым маленьким интервалом является полутон. Однако уши людей гораздо более тонкие, и в знамени, что в северной песне мы слышим и четверть тона, и восьмую тона. Там, где нам кажется, что бабушки поют фальшиво — они поют в другом строе, который был свойственен нам.
Я не занимаюсь духовным воспитанием в ансамбле — здесь есть люди и атеистического склада, и других конфессий. Но дело в том, что знаменное пение и русская духовная культура — важнейший пласт нашего с вами бытия, и стыдно не знать этих основ, если говоришь на русском языке и живешь в России. Бывает, мы выступаем в самых разных условиях. Например, пели однажды в Высшей школе экономики, рассказывали о том, что поём... И потом эти люди — профессора, академики — подходят и говорят: «Ребята, мы считали себя культурными людьми, но оказывается, мы столько всего не знаем!..»